Как и говорил Мельник, туннель между Маяковской и Белорусской оказался спокойным. Правда, что-то ухало в вентиляционных шахтах, но зато мимо пару раз прошмыгнула вполне нормальных размеров крыса, и Артёма это успокоило. Вообще же, перегон был на удивление коротким – не успели доспорить, как впереди показались огни станции.

        Соседство с Ганзой сказывалось на Белорусской самым положительным образом. Это было видно сразу – хотя бы по тому, что по сравнению с Маяковской или Киевской она довольно хорошо охранялась – за десять метров до входа был сооружён блок-пост: на мешках с грунтом стоял ручной пулемёт, а сторожевой наряд состоял из пяти человек.

        Проверив документы (вот и пригодился новый паспорт), у них вежливо спросили, не из Рейха ли они будут. Нет-нет, заверили Артёма, против Рейха здесь никто ничего не имеет, станция торговая, соблюдает жёсткий нейтралитет, здесь в конфликты между державами – так начальник караула называл Ганзу, Рейх и Красную линию – не вмешиваются.

        Прежде чем продолжать свой путь по Кольцу, Артём с Ульманом решили всё же отдохнуть и перекусить. Сидя в богатой и даже с некоторым шиком обставленной закусочной, в придачу к превосходно приготовленной и при этом удивительно недорогой отбивной Артём получил и полную информацию о Белорусской. Сидевший за столом напротив круглолицый блондин, представившийся Леонидом Петровичем, за обе щеки уплетал грандиозных размеров яичницу с беконом, а когда у него освобождался рот, с удовольствием рассказывал о своей станции.

        Жила Белорусская, как выяснилось, за счёт транзита свинины и курятины. По ту сторону Кольца – ближе к Соколу и даже Войковской, хотя та уже находится в опасной близости к поверхности, располагались огромные и очень успешные хозяйства. Километры туннелей и технических перегонов были превращены в нескончаемые животноводческие фермы, которые кормили всю Ганзу, заодно поставляя продовольствие и Четвёртому рейху, и на вечно полуголодную Красную линию. Кроме того, жители Динамо унаследовали у своих предприимчивых предшественников и склонность к портняжному мастерству. Именно там шили и продавали те самые куртки из свиной кожи, которые Артём видел на Проспекте Мира.

        Никакой внешней опасности с этого конца Замоскворецкой линии не существовало, и за все годы жизни в метро ни Сокол, ни Аэропорт, ни Динамо никто ни разу не разорял. Ганза на них не претендовала, довольствуясь возможностью собирать пошлину с переправляемого товара, а заодно обещала им защиту от фашистов и от красных.

        Жители Белорусской почти поголовно были заняты торговыми делами. Фермеры с Сокола и портные с Динамо редко задерживались здесь, чтобы собственноручно сбыть свой товар – барышей с оптовых поставок им хватало с головой. Подвозя партии свинины или живых кур на дрезинах и вагонетках на человеческой тяге, люди с той стороны, как их здесь называли, сгружали добро – для этих целей на платформах даже были установлены особые подъёмные краны – рассчитывались и отбывали к себе домой.

        Жизнь на станции бурлила. Бойкие торговцы (на Белорусской они почему-то звались «менеджерами») носились от «терминала» - места разгрузки – к складам, позвякивая мешочками с патронами, раздавая указания жилистым грузчикам, тележки с ящиками и свёртками на хорошо смазанных колёсах катились бесшумно к рядам прилавков, или к границе Кольца, откуда товар забирали ганзейские купцы, или к противоположному краю платформы, где свои заказы ожидали эмиссары Рейха.

        Фашистов здесь было немало, но не рядовых, а всё больше офицеров. Однако вели они себя совсем иначе – хоть нагловато, но в рамках приличия. На смуглых брюнетов, которых хватало среди местных торговцев и грузчиков, они неприязненно косились, но порядки свои диктовать не решались.

-         У нас ведь тут и банки... От них, из Рейха, многие к нам приезжают вроде бы как за товарами, а на самом деле – сбережения вложить, - поделился с Артёмом его собеседник. – Поэтому они нас трогать вряд ли станут. Мы им как бы Швейцария, - добавил он непонятно.

-         Хорошо у вас тут, - на всякий случай вежливо заметил Артём.

-         Да что мы всё о Белорусской... Сами-то вы откуда будете? – спросил наконец ради  приличия Леонид Петрович.

        Ульман притворился, что не слышал вопроса и плотнее занялся своей отбивной.

-         Я с ВДНХ, - оглянувшись на него, ответил Артём.

-         Что вы говорите! Какой ужас! – Леонид Петрович даже отложил вилку и нож. – Там, говорят, дела совсем плохи? Я слышал, они уже из последних сил оборону держат. Половина станции погибла... Это правда?

        У Артёма кусок застрял в горле. Что бы ни случилось, он должен прежде попасть на ВДНХ, повидаться со своими, может быть, в последний раз. Как он мог терять сейчас драгоценное время на еду? Отодвинув тарелку, он попросил счёт, и, не взирая на протесты Ульмана, потащил его за собой – мимо устроенных в проёмах арок прилавков с мясом и одеждой, мимо сваленных в кучи товаров, мимо приценивающихся челноков, снующих грузчиков, чинно прохаживающихся фашистских офицеров - к отгороженному металлической оградой переходу на Кольцевую линию. Над входом было вывешено белое полотнище с коричневой окружностью посередине, и двое автоматчиков в знакомом сером камуфляже проверяли документы и досматривали вещи.

        Артёму ещё ни разу не удавалось проникнуть на территорию Ганзы с такой лёгкостью. Ульман, дожёвывая кусок отбивной, порылся в кармане и предъявил пограничникам неприметного вида ксиву. Те без разговоров отодвинули секцию ограждения, пропуская их внутрь.

-         Что это за корочки? – полюбопытствовал Артём.

-         Так... Орденская книжка к медали «За заслуги перед Отечеством», - отшутился Ульман. – Перед нашим полковником все в долгу.

        Переход на Кольцо представлял собой странную смесь крепости и торговых складов. Вторая граница Ганзы начиналась за мостиками над путями: там были возведены настоящие редуты с пулемётами и даже огнемётом. А дальше, рядом с памятником - мудрого вида бронзовым бородатым мужиком с автоматом, хрупкой девушке и мечтательному парню, оба при оружии (наверное, основатели Белорусской или герои борьбы с мутантами, подумал Артём) - размещался целый гарнизон, не меньше двадцати солдат.

-         Это из-за Рейха, - объяснил Артёму Ульман. – С фашистами так: доверяй, но проверяй. Швейцарию они, конечно, не трогали, но Францию под себя подмяли.

-         У меня плохо с историей, - смущённо признался Артём. – Отчим учебник так и не смог найти. Я только немного про мифы Древней Греции читал.

        Мимо солдат тащилась бесконечная цепочка похожих на муравьёв грузчиков с тюками за плечами: Ганза жадно всасывала в себя почти всю продукцию Сокола, Динамо и Аэропорта. Движение было хорошо налажено: по одному эскалатору носильщики спускались вниз с грузом, по другому – поднимались налегке. Третий был предназначен для остальных прохожих.

        Снизу, в стеклянной будке, сидел автоматчик, следивший за эскалатором. Он ещё раз проверил у Артёма  и Ульмана документы, и выдал им бумажки со штампом «Временная регистрация – транзит» и датой. Путь был свободен.

        Эта станция тоже называлась Белорусской, но разница с её радиальным двойником  была разительной – как между разделёнными при рождении близнецами, один из которых попал в царскую семью, а другого подобрал и вырастил бедняк. Всё благополучие и процветание той, первой Белорусской меркло в сравнении с кольцевой станцией. Она блистала отмытыми добела стенами, интриговала замысловатой лепниной на потолке и слепила неоновыми лампами, которых на всю станцию горело всего три, но и их света хватало с избытком.

        На платформе вереница грузчиков распадалась на две части: одни шли к путям сквозь арки налево, другие – направо, скидывая свои тюки в кучи и бегом возвращаясь за новыми.

        У путей были сделаны две остановки: для товаров – там был установлен небольшой кран, и для пассажиров, где стояла билетная касса. Раз в пятнадцать-двадцать минут мимо станции проезжала грузовая дрезина, оборудованная своеобразным кузовом – дощатым настилом, на который грузили ящики и тюки. Помимо трёх-четырёх человек, стоявших за рукоятями дрезины, на каждой был ещё и охранник.

        Пассажирские приходили реже – Артёму с Ульманом пришлось ждать больше сорока минут. Как объяснил им билетёр, трамваи ждали, пока наберётся достаточно людей, чтобы не гонять рабочих зря. Но само по себе обстоятельство, что где-то в метро до сих пор можно купить билет – по патрону за каждый перегон -  и проехать от станции к станции, как тогда, Артёма совершенно заворожило. Он даже на некоторое время позабыл обо всех своих бедах и сомнениях, а просто стоял и наблюдал за погрузкой товаров, представляя, как же прекрасна должна была быть жизнь в метро раньше, когда по путям ходили не ручные дрезины, а огромные сверкающие поезда.

-         Вон ваш трамвай едет! – сообщил билетёр и зазвонил в колокольчик.

        К остановке подкатила большая дрезина, к которой была прицеплена вагонетка с деревянными лавками. Предъявив билеты, они уселись на свободные места. Постояв ещё несколько минут и набрав недостающих пассажиров, трамвай двинулся дальше.

        Половина скамеек стояла так, чтобы ездоки сидели лицом вперёд, половина – назад. Артёму досталось место против хода состава. Ульман сел на оставшееся место - к нему спиной.

-         А почему так странно сиденья расположены, в разные стороны? Неудобно ведь, - спросил Артём у своей соседки, крепкой бабки лет шестидесяти в дырявом шерстяном платке.

-         А как же? – всплеснула руками та. – Что же ты, туннель без присмотру оставишь? Легкомысленные вы, молодые! Вон, позавчера не слыхал, чего было? Вот такущая крыса, - бабка развела руки, сколько хватило, - выпрыгнула из межлинейника,  да пассажира и утащила!

-         Да не крыса это была! – вмешался, обернувшись, мужичок в стёганом ватнике. – Мутан это был! На Курской, у них мутаны очень лезут...

-         А я говорю, крыса! Мне Нина Прокофьевна говорила, соседка моя, что я, не знаю что ли? – возмутилась бабка.

        Они ещё долго так спорили, но Артём к их разговору больше не прислушивался. Мысли снова вернулись к ВДНХ. Для себя он уже твёрдо решил, что до того, как поднимется на поверхность, чтобы вместе с Ульманом отправиться к Останкинской башне, обязательно попытается прорваться на свою родную станцию. Как убедить в этой необходимости напарника, он пока не знал. Но в его груди копошилось нехорошее предчувствие, что последняя возможность увидеть свой дом и любимых людей предоставляется ему сейчас, до того, как он поднимется наверх. И упустить её никак нельзя – кто знает, что будет потом? Хоть сталкер и говорил, что ничего сложного в их задании нет, но сам Артём не очень-то верил, что когда-либо ещё встретится с ним. Но перед тем, как он начнёт свой, может быть, последний подъём вверх, он обязательно должен хоть ненадолго вернуться на ВДНХ.

        Звучит-то как... В-Д-Н-Х... Мелодично, ласково. Так бы и слушал всегда, подумал Артём. Неужели правду говорил случайный знакомый на Белорусской, неужели действительно станция вот-вот падёт под натиском чёрных, и половина её защитников уже погибла, пытаясь предотвратить неминуемое? Сколько же он отсутствовал? Две недели? Три? Он закрыл глаза, пытаясь представить себе любимые своды, элегантные, но сдержанные линии арок, ажурную ковку медных вентиляционных решёток между ними, ряды палаток в зале: вот эта - Женькина, а сюда, поближе, его.

        Дрезину мягко покачивало в такт убаюкивающему стуку колёс, и Артём сам не заметил, как его потянуло в сон. Разница была тем менее заметна, что ему опять снилась ВДНХ.

        ...Он больше ничему не удивлялся, не прислушивался и не пытался понять. Значение его сна скрывалось не на станции, а в туннеле, он точно помнил это. Выйдя из палатки, он сразу направился к путям, спрыгнул вниз и пошёл на юг, к Ботаническому саду. Кромешная темнота уже не пугала его на этот раз, страшило другое – предстоящая встреча в туннеле. Кто его ждал там? В чём был смысл этого события? Почему ему никогда не хватало смелости, чтобы выдержать до конца?

        Его двойник, наконец, появился в глубине туннеля – мягкие уверенные шаги постепенно приближались, как и в предыдущие разы начисто лишая Артёма его решительного настроя. Однако на этот раз он держался лучше, и, хоть колени и дрожали, Артём смог унять озноб и дотерпеть до того момента, как он поравнялся с  невидимым созданием. Покрываясь холодным липким потом, сдержался и не бросился бежать, когда легчайшее колебание воздуха сказало ему, что это таинственное  существо находится в считаных сантиметрах от его лица.

-         Не беги... Посмотри в глаза своей судьбе... – прошептал ему на ухо сухой  шелестящий голос.

        И тут Артём вспомнил – да как же он мог забыть об этом в прошлых кошмарах – что в кармане у него лежит зажигалка. Нашарив пластмассовый корпус, он чиркнул кремнём, готовясь увидеть того, кто с ним разговаривал.

        Он онемел и почувствовал, как его ноги врастают в землю.

        Рядом с ним неподвижно стоял чёрный. Широко открытые тёмные глаза без зрачков искали его взгляда.

        Артём громко, что было силы, закричал.

...Сухой дёрнул за рычаг, и тяжёлый заслон со скрежетом приподнялся на метр. Снаружи хлынула застоявшаяся дождевая вода. Стоя по щиколотку в тине, Артём улыбнулся Сухому, хотя на глаза наворачивались слёзы. Он уже собрался прощаться, но в последний момент вспомнил о самом главном. Достав из рюкзака детскую книгу, он отыскал страницу с заложенной фотографией, и протянул снимок отчиму. Сердце его тревожно заколотилось.

-         Что это? – удивился тот.

-         Узнаёшь? – с надеждой спросил он. – Посмотри получше. Это не моя мать? Ты же видел её, когда она меня тебе отдала.

-         Артём...- Сухой грустно улыбнулся. – Я и лица-то её почти не видел. Там темно очень было, а я всё на крыс смотрел. Не помню я её совсем. Тебя хорошо запомнил, как ты тогда меня за руку схватил и совсем не плакал, а её – нет. Извини.

-         Спасибо. Прощай, - Артём совсем было хотел сказать «папа», но в горле встал ком. – Может, ещё встретимся...

        Он натянул противогаз, нагнулся, проскользнул под занавесом, и побежал вверх по расшатанным ступеням эскалатора, бережно прижимая к груди помятую фотографию.
Эскалатор казался просто бесконечным.

        Ступать по нему приходилось медленно и очень осторожно, ступени скрипели и стучали под ногами, а в одном месте неожиданно подались вниз, так что Артём еле успел отдёрнуть ногу. Повсюду валялись замшелые обломки крупных веток и небольшие деревца, которые занесло сюда, наверное, ещё тогда, может быть, взрывом. Стены поросли вьюнком и мхом, а сквозь дыры в пластиковом покрытии боковых барьеров виднелись заржавленные части механизма. Сверху дул ветер – Артём ощущал его прикосновение даже через защитный костюм.

        Назад он ни разу не оглянулся.

        Вверху всё было черно. Ничего хорошего это не предвещало: павильон станции мог обвалиться, и неизвестно ещё, сможет ли он пробраться сквозь завалы. Другим возможным объяснением была безлунная ночь. В этом тоже мало хорошего: при слабой видимости наводить огонь ракетной батареи было бы непросто.

        Но чем меньше оставалось до конца эскалатора, тем лучше становились видны бледные блики на стенах и пробивающиеся  сквозь щели тонкие лучики. Выход в наружный павильон был действительно перекрыт, но не камнями, а поваленными деревьями. Через несколько минут поисков Артём обнаружил среди них узкий лаз, через который он еле-еле смог протиснуться.

        В крыше вестибюля зияла огромная, почти во весь потолок, пробоина, через которую внутрь падал бледный лунный свет. Пол был тоже завален сломанными ветвями и даже целыми деревьями, образовывавшими настоящий настил. У одной из стен Артём заметил несколько странных предметов – утопающих в хворосте больших, в человеческий рост кожистых тёмно-серых шаров. Выглядели они неприятно, и подходить к ним ближе Артём побоялся. На всякий случай выключив фонарь, он вышел на улицу.

        Верхний вестибюль станции стоял посреди скопления развороченных остовов киосков и некогда изящных лёгких торговых павильонов.  Впереди виднелось громадное здание странной вогнутой формы, одно из крыльев которого было наполовину снесено. Артём осмотрелся: Ульмана и его товарища нигде не видно, должно быть, они всё ещё были в пути. У него оставалось немного времени, чтобы изучить окрестности.

        На секунду затаив дыхание, он прислушался, пытаясь уловить раздирающий душу вопль чёрных. Ботанический Сад находился не так далеко отсюда, и Артём не мог понять, почему эти твари до сих пор не добрались до их станции по поверхности.

        Всё было тихо. Где-то вдалеке подвывали собаки, но их вой звучал совсем по-другому – он был жалобный, безмозглый. Встречаться с ними Артём, правда, тоже не хотел: если им удалось выжить на поверхности все эти годы, что-то должно было их отличать от привычных собак, которых держали жители метро.

        Отойдя чуть дальше от входа на станцию, он обнаружил ещё одну странность: павильон опоясывала неглубокая, грубо прорытая канава. Её заполняла странная тёмная жидкость, издававшая такой сильный и едкий запах, что Артём чувствовал его отголосок даже в противогазе. Перепрыгнув через канаву, он подошёл к одному из киосков и заглянул внутрь.

        Тот был совершенно пуст. На полу валялось битое бутылочное стекло, всё остальное было собрано подчистую. Он обследовал ещё несколько других ларьков, пока не нашёл один, обещавший быть интереснее остальных. Внешне он напоминал крошечную крепость: это был куб, сваренный из толстых листов железа, с совсем крохотным окошком из зеркального стекла. Вывеска над окном гласила «Обмен валюты».

        Дверь была заперта на необычный замок, который, видимо, отпирался не ключом, а правильной цифровой комбинацией. Подойдя к окошку, Артём попытался открыть его, но у него ничего не вышло. Зато он заметил, что на подоконнике было что-то написано. Укреплённый киоск заинтриговал его, и, забыв об осторожности, Артём зажёг фонарь.

        Он с трудом смог прочитать корявые, как если бы их выводили левой рукой, буквы: «Похороните по-человечески. Код 767». И как только он понял, что это могло означать, как в вышине раздалось гневное верещание. Артём сразу узнал его: точно так же кричали летающие чудовища над Калининским.

        Он поспешно потушил фонарь, но было поздно: клич послышался снова, теперь прямо над его головой. Артём судорожно огляделся по сторонам, ища, куда спрятаться. Пожалуй, единственным выходом было проверить его догадку.

        Нажав кнопки с цифрами в нужной последовательности, он потянул ручку на себя. Мысль оказалась верной: внутри замка раздался глухой щелчок и дверь трудно поддалась, дьявольски скрипя ржавыми петлями. Артём пролез внутрь, заперся и снова включил свет.

        В углу, привалившись спиной к стене, на полу сидела усохшая мумия женщины. В одной руке она сжимала толстый фломастер, в другой – пластиковую бутылку. Обклеенные линолеумом стены были сверху донизу исписаны аккуратным женским почерком. Сквозь толстое стекло окошка просматривалось пространство перед входом на станцию. На полу валялась пустая пачка из-под таблеток, яркие обёртки от шоколада, железные банки из-под газировки, а в углу стоял приоткрытый сейф. Трупа Артём не испугался, только ощутил, как тёплой волной накатила жалость к неизвестной девушке. Ему почему-то показалось, что это непременно должна быть именно девушка.

        Снова послышался крик летучей бестии, а потом на крышу обрушился мощный удар, от которого киоск заходил ходуном. Артём упал на пол, выжидая. Атаки не повторялись, визг раздосадованной твари стал отдаляться, и он решился встать на ноги. По большому счёту, он мог прятаться в своём укрытии сколько угодно – ведь оставался же в неприкосновенности труп девушки всё это время, хотя охотников полакомиться им вокруг наверняка хватало. Можно было, конечно, попытаться убить или хотя бы ранить чудовище, но тогда пришлось бы выходить наружу. А если он промахнётся, или бестия окажется покрыта бронёй, на открытой местности второго шанса ему уже не представится. Разумнее будет дождаться Ульмана. Если тот ещё жив.

        Чтобы отвлечься, Артём начал читать надписи на стенах.

        «... Пишу потому что скучно, и чтобы не сойти с ума. Уже три дня сижу в этом ларьке, на улицу выйти боюсь. На моих глазах десять человек, которые не успели добежать до метро, задохнулись и до сих пор лежат прямо посреди пятачка. Хорошо, успела прочитать в газете, как проклеивать скотчем швы. Жду, пока ветер отнесёт облако, писали, что через день опасности уже не будет.

        9 июля. Пробовала попасть в метро. За эскалатором начинается какая-то железная стена, не могла поднять, сколько ни стучала, никто не открыл. Через 10 минут мне стало очень плохо, вернулась к себе. Вокруг много мёртвых. Все страшные, раздулись, воняют. Разбила стекло в продуктовой палатке, взяла шоколад и минералку. От голода теперь не умру. Почувствовала себя ужасно слабой. Полный сейф долларов и рублей, а делать с ними нечего. Странно. Оказывается, просто бумажки.

        10 июля. Продолжили бомбить. Справа, с Проспекта Мира целый день слышался страшный грохот. Странно. Я думала, никого не осталось, но вчера по улице на большой скорости проехал танк. Хотела выбежать и помахать рукой, но не успела. Очень скучаю по маме и Лёве. Целый день рвало. Потом уснула.

        11 июля. Мимо прошёл страшно обожжённый человек. Не знаю, где он прятался всё это время. Он всё время плакал и хрипел. Было очень страшно. Ушёл к метро, потом слышала громкий стук. Наверное, тоже стучался в эту стену. Потом всё затихло. Завтра пойду смотреть, открыли ему или нет»

        Палатку сотряс новый удар - чудовище не желало отступаться от своей добычи. Артём пошатнулся и чуть было не повалился на тело, еле-еле сумел удержаться, схватившись руками за прилавок. Пригнувшись, он подождал ещё минуту, потом продолжил читать.

        «12 июля. Не могу выйти. Бьёт дрожь, не понимаю, сплю я или нет. Сегодня час разговаривала с Лёвой, он сказал, что скоро женится на мне. Потом пришла мама, у неё вытекли глаза. Потом снова осталась одна. Мне так одиноко. Когда уже всё закончится, когда нас спасут? Пришли собаки, едят трупы. Наконец, спасибо. Рвало.

        13 июля. Ещё остаются консервы, шоколад и минералка, но уже не хочу. Пока жизнь вернётся в свою колею, пройдёт ещё не меньше года. Отечественная война шла 5 лет, дольше ничего не может быть. Всё будет хорошо. Меня найдут.

        14 июля. Больше не хочу. Больше не хочу. Похороните меня по-человечески, не хочу в этом проклятом железном ящике... Тесно. Спасибо феназепаму. Спокойной ночи»

        Рядом были ещё какие-то надписи, но всё больше бессвязные, оборванные, и рисунки: чёртики, маленькие девочки в больших шляпах или бантах, человеческие лица.

        Она ведь и всерьёз надеялась, что кошмар, который ей довелось пережить, скоро кончится, подумал Артём. Год-два, и всё вернётся на круги своя, всё будет как прежде.  Жизнь продолжится, и о случившемся все забудут. Сколько лет прошло с тех пор? За это время человечество только отдалилось от возвращения на поверхность. Могла ли она помыслить, что выживут только те, кто тогда «успел спуститься в метро» - и немногие счастливчики, которым, в нарушение инструкций и уставов, открывали двери в последующие несколько дней?

        Артём подумал о себе. Ему всегда хотелось верить, что однажды люди смогут подняться из метро, чтобы снова жить как прежде, чтобы восстановить величественные строения, воздвигнутые их предками, и поселиться в них, чтобы не щурясь, смотреть на солнце и дышать не безвкусной смесью кислорода и азота, пропущенной  через фильтры противогаза, а с наслаждением глотать воздух, раскрашенный ароматами растений... Сам он не знал, как они раньше пахли, но это должно было быть прекрасно - особенно цветы, про которые вспоминала его мать.

        Но глядя на высохшее тело неизвестной девушки, которая так и не дождалась того дня, когда кошмар окончится, он начинал сомневаться, что и сам сможет дожить до этого. Чем его надежда увидеть возвращение прежней жизни отличается от её уверенности в том, что это непременно случится – и уж никак не позже, чем через 5 лет? За годы в метро человек не накопил сил, чтобы с триумфом подняться вверх по ступеням сияющего эскалатора, везущего его к былой мощи и великолепию. Напротив, он измельчал, привык к темноте и тесноте. Большинство уже позабыло за никчемностью о некогда абсолютной власти человечества над миром, некоторые продолжали тосковать по нему, другие прокляли. За кем из них было будущее?

        Снаружи раздался гудок. Артём бросился к окну: на пятачке перед киосками стояла машина крайне необычного вида. Автомобили ему уже и раньше приходилось видеть – сначала в далёком детстве, потом на картинках и фотографиях в книгах, и наконец, во время своего предыдущего подъёма на поверхность. Но ни один из них не выглядел так, наверное поэтому-то он и не решился сразу выбежать навстречу. Здоровенный шестиколёсный грузовик был выкрашен в красный цвет. За большой двухрядной кабиной начинался размещался металлический фургон, вдоль борта шла белая линия, а на крыше громоздились какие-то трубы. Кроме того, там же были установлены и две круглых склянки, в которых вертелись, мигая, синие лампы.

        Вместо того, чтобы выбираться из киоска, он посветил через стекло фонарём, ожидая ответного сигнала. Фары грузовика вспыхнули и погасли несколько раз, и Артём собрался выходить, но не успел: сверху стремительно спикировали одна за другой две огромные чёрные тени. Первая схватила когтями за крышу и попыталась поднять вверх, но такая ноша была ей не по силам. Приподняв кузов машины на полметра от земли, чудище оторвало обе трубы, недовольно крикнуло и бросило их вниз. Вторая тварь с визгом ударила автомобиль сбоку, рассчитывая перевернуть его.

        Дверца распахнулась, и на асфальт спрыгнул человек в защитном костюме с громоздким пулемётом в руках. Подняв ствол вверх, он выждал несколько секунд, видимо, подпуская тварь поближе, а потом дал очередь. Сверху послышалось обиженное верещание. Артём поспешно открыл замок и выбежал наружу.

        Одно крылатое чудище описывало широкий круг метрах в тридцати над их головами, готовясь снова напасть, другого нигде не было заметно.

-         Давай в машину! – крикнул человек с пулемётом.

        Артём бросился к нему, вскарабкался в кабину и уселся на длинном сиденьи. Пулемётчик прицельно выстрелил ещё несколько раз, потом вскочил на подножку, залез в салон и захлопнул за собой дверь. Машина тут же взвревела, резко стартуя с места.

-         Голубей тут кормишь? - прогудел Ульман, глядя на Артёма сквозь окошки противогаза.

        Артём ожидал, что летающие твари будут их преследовать, но вместо этого, проводив машину ещё метров сто, создания вернулись обратно к ВДНХ.

-         Гнездо защищают, - определил боец. – Слышали про такое. Они бы просто так на машину не напали – не их размер. Где у них там оно, интересно?

        Артём вдруг понял и где у тварей было гнездо, и почему рядом с выходом со станции ВДНХ больше не отваживалось показываться ни одно живое существо, включая, видимо, и чёрных.

-         Прямо в павильоне нашей станции, над эскалаторами, - сказал он.

-         Да? Странно, обычно они повыше, на домах гнездятся, - отозвался боец. – Наверное, другой вид. Да... Ты нас извини, что мы задержались.

        В кабине автомобиля было тесновато, особенно в костюмах и со всем громоздким вооружением. Заднее сиденье было занято какими-то рюкзаками и баулами. Ульман уселся с краю, Артём оказался в центре, а по левую руку от него, за рулём сидел парень с Проспекта Мира, который тогда говорил про машину и пулемёт. Он представился Павлом.

-         Чего извиняться-то? Мы же не по своей воле, - возразил он. – Что-то полковник не предупреждал нас о том, во что проспект Мира от Рижской и дальше превратился. Такое впечатление, что по нему каток прошёлся.Уж почему этот мост не до конца обвалился, я не знаю. Там даже спрятаться негде было, еле от собак оторвались.

-         Собак ещё не видел? – спросил у Артёма Ульман.

-         Слышал только, - откликнулся тот.

-         А мы вот поглядели на них, - выворачивая руль, сказал водитель.

-         Ну и как? – поинтересовался Артём.

-         Ничего хорошего. Бампер оторвали и чуть колесо не прогрызли, прямо на ходу. Отстали только когда Эд вожака из «Драгунова» снял, - Павел кивнул на Ульмана.

        Ехать было нелегко: земля была изрыта траншеями и ямами, асфальт растрескался, и дорогу приходилось тщательно выбирать. В одном месте они затормозили и минут пять пытались переехать через гору бетонных обломков, оставшихся от рухнувшей автомобильной эстакады. Артём смотрел в окно, сжимая в руках автомат.

-         Хорошо идёт, - похвалил автомобиль Павел. -  А говорили, выдохнется соляра, выдохнется... Ничего, наши химики и не такое видали. Не даром Полис защищаем. Есть и от очкариков польза.

-         Где вы её нашли? – спросил Артём.

-         В депо стояла, сломанная. Не успели её починить, чтобы по пожарам ездить, пока Москва догорала. Мы её время от времени пользуем. Не по назначению, конечно, а так.

-         Понятно, - Артём снова отвернулся к окну.

-         Повезло нам с погодой, - Павлу, кажется, хотелось пообщаться, - ни облачка на небе. Это хорошо, с башни будет далеко видно, если на неё забраться получится.

-         Я уж лучше туда, наверх, чем по домам ходить, - кивнул Ульман. – Полковник, правда, говорил, что в них почти никто не живёт, но мне слово «почти» почему-то не нравится.

        Машина повернула влево и покатила по прямой широкой улице, разбитой надвое газоном. Слева шёл ряд почти не пострадавших кирпичных домов, справа тянулся мрачный чёрный лес, подступавший к самой проезжей части. В нескольких местах могучие корни прорывали дорожное полотно, и их приходилось объезжать. Но на всё это Артём успел глянуть лишь мельком.

-         Вот она, красавица! – восхищённо сказал Павел.

        Останкинская башня была прямо перед ними. Она возвышалась на сотни метров гигантской булавой, грозящей давно поверженным врагам. Это была совершенно фантастическая конструкция, ничего похожего на неё Артём никогда ещё не видел, даже на картинках в книгах и журналах. Отчим, конечно, рассказывал про циклопическое сооружение, находившееся всего в паре километров от их станции, но даже по его рассказам Артём не мог себе представить, как оно его потрясёт. Всю оставшуюся часть пути он сидел, приоткрыв от удивления рот, и пожирал глазами грандиозный силуэт башни. Он ощущал сейчас странную смесь восторга – при виде этого творения человека, и горечи – от растущего понимания того, что тот больше никогда не сможет создать ничего подобного.

-         Она всё это время совсем рядом была, а я и не знал... – он попытался облечь свои терзания в словесную форму.

-         Если не подниматься, вообще много чего знать не будешь, - отозвался Павел. – Ты хоть знаешь, почему ваша станция так называется – ВДНХ? Это означает – Великие Достижения Нашего Хозяйства, вот почему. Это там такой огромный парк был, со всякими животными и растениями. И вот что я вам скажу – вам крупно подфартило, что у вас «птички» свили гнездо прямо на входе. Потому что многие из этих Достижений под рентгеновскими лучами так распустились, что их теперь даже прямое попадание из гранатомёта не берёт.

-         Но ваших пернатых друзей они уважают, - добавил Ульман. – Это, так сказать, ваша крыша.

        Оба засмеялись, а Артём, даже не став поправлять Павла насчёт названия своей станции, снова уставился на башню. Присмотревшись, он заметил, что вся громадная  конструкция чуть накренилась, но, очевидно, снова обрела хрупкий баланс и удержалась от падения. Как она выстояла в аду, творившемся здесь десятилетия назад? Соседние дома были полностью или частично сметены, но башня гордо высилась посреди этой разрухи, словно была заговорена от вражеских бомб и ракет.

-         Интересно, как она выдержала, – пробормотал он.

-         Не хотели ломать, наверное, - предположил Павел. – Ценная инфраструктура всё-таки. – Раньше она ведь ещё на четверть выше была, и сверху был шпиль острый. А сейчас, видишь? -  почти сразу за смотровой площадкой обрывается.

-         Да зачем им её щадить - им уже не всё равно было? Я вот боюсь, чтобы как с Кремлём не вышло...- засомневался Ульман.

        Проехав через ворота за стальные прутья ограды, машина подъехала к самому основанию телебашни и остановилась. Ульман взял прибор ночного видения, автомат, и спрыгнул на землю. Через минуту он дал им отмашку: всё спокойно. Павел тоже вылез из кабины, и, открыв заднюю дверцу, принялся выволакивать наружу рюкзаки со снаряжением.

-         Сигнал через двадцать минут должен быть, - сказал он.

-         Попробуем отсюда поймать, - Ульман нашёл ранец с рацией и начал собирать из составных секций длинную полевую антенну.

        Вскоре ус рации достигал уже шести метров в длину и лениво раскачивался на  несильном ветру. Усевшись на передатчик, боец приложил к голове наушник с микрофоном и стал вслушиваться. Потянулись долгие минуты ожидания.

        На несколько секунд над ними возникла тень «гарпии», но, выписав пару кругов, чудище скрылось за домами – видимо, одной стычки с вооружёнными людьми ему хватило для того, чтобы запомнить опасного врага и научиться остерегаться его.

-         А как они вообще выглядят, эти чёрные? Ты же у нас по этой части специалист, – спросил у Артёма Павел.

-         Страшно очень выглядят. Как... люди наоборот, - попытался описать тот. – Полная противоположность человека. Да уже из самого названия ясно: чёрные – они и есть чёрные.

-         Надо же... И откуда они взялись? Ведь никто о них раньше и не слышал. Что у вас об этом говорят?

-         Мало ли о чём в метро никогда не слышали, - Артём поспешил перевести разговор на другую тему. – Вот про людоедов с Парка Победы раньше хоть кто-нибудь знал?

-         Это правда, - оживился водитель. – Людей с иголками в шее находили, а кто это делал, сказать никто не мог. А что поделаешь? Метро! Это надо ведь, бред какой – Великий червь! Но эти ваши чёрные всё-таки откуда...

-         Я его видел, - перебил его Артём.

-         Червя? – недоверчиво спросил тот.

-         Ну, или что-то похожее на него. Может быть, поезд. Огромное, ревёт так, что уши закладывает. Разглядеть как следует не успел – он мимо промчался.

-         Нет, поезд это не может быть... На чём они ездить будут? На грибах? Поезда от электричества работают. Это знаешь, что напоминает? Буровую установку.

-         Почему? – опешил Артём.

        Про буровые установки он слышал, но мысль, что Великий червь, грызущий новые ходы, про которые говорил Дрон, может оказаться такой машиной, ему в голову раньше не приходила. И разве вся вера в Червя не строилась на отрицании машин?

-         Ты только Ульману про буровую установку не говори, и полковнику тоже - они меня все помешанным из-за неё считают, - попросил его Павел. – Дело вот в чём. Я раньше в Полисе информацию собирал, выслеживал всяких шпиков, короче – занимался диверсантами и внутренней угрозой. И как-то раз мне попался один старичок, который всё уверял, что в одном закутке в туннеле рядом с Боровицкой всё время шум слышно, как будто за стеной буровая машина работает. Я бы конечно его самого сразу в сумасшедшие определил, но он раньше был строителем и в таких штуках разбирался.

-         И кому может понадобиться там копать?

-         Понятия не имею. Старик всё бредил, что какие-то злодеи хотели туннель к реке прокопать, чтобы весь Полис смыло, а он их планы, вроде как, подслушал. Я сразу кого надо предпупредил, но только мне никто не поверил. Я этого старичка бросился искать, чтобы в качестве свидетеля им предъявить, но он как нарочно куда-то запропастился. Может, провокатор. А может, - Павел осторожно посмотрел на Ульмана и понизил голос. – Он действительно слышал, как военные что-то секретное роют. И старичка моего заодно зарыли, чтобы меньше слушал, что за стенкой творится. Ну, я с тех пор и ношусь с идеей о буровой установке, но меня из-за этого только за психа держат. Чуть стоит чего сказать – сразу насчёт установки подкалывать начинают.

        Он замолчал, испытующе глядя на Артёма – как тот отнесётся к его истории? А Артём честно пытался понять, возможно ли такое, и чем больше он вспоминал речи жреца, странные обычаи дикарей и...

-         Ничего нет, пустой эфир! – зло бросил подошедший Ульман. – Ни черта не ловит. Надо выше подниматься. Наверное, они слишком далеко, и с земли не берёт.

        Артём и Павел тут же засобирались. Думать о других объяснениях тому, почему группа Мельника не выходит на связь, никто не хотел. Ульман раскрутил по секциях антенну, убрал рацию в рюкзак, взвалил на плечо пулемёт и первым зашагал к застеклённому вестибюлю, который прятался за могучими опорами телебашни. Павел вручил один баул Артёму, сам взял ранец и винтовку, хлопнул дверцей машины, и они пошли вслед за Ульманом.

        Внутри было тихо, грязно и пусто. Было видно, что люди однажды бежали отсюда впопыхах и уже больше никогда не возвращались. Луна удивлённо заглядывала скозь битые пыльные стекла на перевёрнутые скамейки, разбитую стойку кассы, пост милиции с остатками забытой в спешке фуражки, разломанные турникеты на входе, освещала выведенные по трафарету инструкции и предостережения для посетителей телебашни.

        Включили фонари и, немного поискав, нашли выход на лестницу. Никчемные лифты, которые раньше могли доставить людей наверх меньше чем за минуту, стояли на первом этаже с дверями, раскрытыми бессильно, как челюсть паралитика. Теперь предстояло самое сложное: Ульман объявил, что подниматься придётся на высоту в триста с лишним метров.

        Первые двести ступеней дались Артёму легко – за недели странствий по метро ноги привыкли к нагрузкам. На триста пятидесятой стало пропадать ощущение, что он продвигается вперёд. Винтовая лестница неутомимо бежала вверх, никакой разницы между этажами не ощущалось, да и были ли тут какие-то этажи, он не знал. Внутри башни было сыро и холодно, взгляд соскальзывал с голых бетонных стен, редкие двери были распахнуты настежь, открывая вид на брошенные аппаратные.

        Через пятьсот ступеней Ульман разрешил сделать первый привал, и тогда Артём понял, как же устали его ноги. На отдых боец отвёл всего пять минут – он боялся пропустить тот момент, когда сталкер попытается связяться с ними.

        На восьмисотой ступени Артём сбился со счёта. Ноги налились свинцом, и каждая теперь весила втрое больше, чем в начале подъёма. Самым сложным было оторвать ступню от пола -  он, словно магнит, тянул её обратно. Плексиглас противогаза запотел изнутри от надорванного дыхания, и серые стены плыли в тумане, а коварные ступени стали цеплять его ботинки, пытаясь уронить. Остановиться и отдохнуть в одиночку он не мог: позади него напряжённо пыхтел Павел, который к тому же нёс в два раза больше груза, чем Артём.

        Ещё минут через пятнадцать Ульман снова остановился. Он тоже выглядел уставшим, его грудь тяжело вздымалась под бесформенным защитным костюмом, а руки шарили по стене в поисках опоры. Потом боец достал из ранца флягу с водой и протянул Артёму.

        В противогазе был предусмотрен специальный клапан, через который проходил  катетер -  через него можно было сосать воду. Несмотря на то, что Артём понимал, как хочется пить остальным, он не мог заставить себя оторваться от резиновой трубки, пока не осушил флягу наполовину. После этого он осел на пол и закрыл глаза.

-         Давай, ещё недолго! – прокричал Ульман.

        Он рывком поставил Артёма на ноги, забрал у него баул, взвалил себе на плечи и двинулся вперёд. Сколько продолжалась последняя часть подъёма, Артём не понимал. Ступени и стены слились в одно мутное целое, лучи и пятна света из-за испарины на обзорных стёклах выглядели как сияющие облака, и какое-то время он отвлекал себя тем, что любовался их переливанием. Кровь молотком стучала в голове, холодный воздух раздирал лёгкие, а лестница всё не кончалась. Артём несколько раз самовольно садился на пол, но его поднимали и заставляли идти.

        Ради чего он это делает? Чтобы жизнь в метро продолжалась? Да. Чтобы на ВДНХ и дальше растили грибы и свиней, и чтобы там жил его отчим, и семья Женьки, и чтобы незнакомые ему люди вернулись и опять мирно зажили на Алексеевской, и на Рижской, и чтобы не затихала беспокойная торговая суета на Проспекте Мира и на Белорусской, чтобы разгуливали в своих халатах брамины в Полисе, и шуршали книжными страницами, постигая знания и передавая их следующим поколениям, и чтобы фашисты и дальше строили свой рейх, отлавливая расовых врагов и запытывая их до смерти, а люди Червя похищали чужих детей и поедали взрослых, а женщина на Маяковской и дальше могла торговать телом своего маленького сына, зарабатывая себе и ему на хлеб, и чтобы на Павелецкой не прекращались крысиные бега, а бойцы революционной бригады продолжали свои нападения на фашистов и смешные  диалектические споры, и чтобы тысячи людей по всему метро дышали, ели, любили друг друга, давали жизнь своим детям, испражнялись и спали, мечтали, боролись, убивали, восхищались и предавали, философствовали и ненавидели, и каждый верил в свой рай и свой ад... Чтобы жизнь в метро, бессмысленная и бесполезная, возвышенная и наполненная светом, грязная и бурлящая, бесконечно разная и именно потому такая волшебная и прекрасная, человеческая жизнь продолжалась.

        Он думал об этом, и как будто в его спине проворачивался огромный заводной ключ, который подталкивал его к тому, чтобы сделать ещё шаг, а за ним ещё и ещё, Артём продолжил двигаться дальше.

        И вдруг всё оборвалось. Они вывалились в просторное помещение – широкий круглый коридор, замыкающийся в виде кольца. Внутренняя стена его была облицована мрамором, отчего Артём сразу почувствовал себя как дома, а внешняя... Внешняя была совершенно прозрачна, и сразу за ней начиналось небо, а где-то далеко-далеко внизу стояли крошечные домики, разрезанные улицами на кварталы, чёрные пятна парков, огромные провалы воронок и фишки уцелевших высотных  домов - отсюда был виден весь бескрайний город, серой массой уходивший в тёмный горизонт. Артём съехал на пол, привалившись к стене и долго-долго смотрел на город, на медленно розовеющее небо, и снова на город.

-         Артём! Вставай, хватит сидеть! Вот, помоги-ка, - тряхнул его за плечо Ульман.

        Боец вручил ему большой моток проволоки, и Артём непонимающе уставился на него.

-         Не ловит эта треклятая антенна, - он указал на скрученный шестиметровый штырь, валявшийся на полу.- Будем рамовой пробовать. Вон там, дверь на технический балкон, который этажом ниже. Она как раз со стороны Ботанического Сада. Я пока на рации буду сидеть, выйдите с Пашкой наружу, он антенну разматывать будет, ты его подстрахуешь. Давайте поживее, а то уже светать скоро будет.

        Артём кивнул. Он вспомнил, зачем он здесь, и у него открылось второе дыхание. Кто-то подкрутил невидимый ключ в его спине, и внутренняя пружина снова начала разворачиваться. До цели оставалось совсем немного. Он взял проволоку и пошёл к балконной двери.

        Створка не поддавалась, и Ульману пришлось всадить в нужную секцию целую очередь, пока изъеденное пулями стекло не треснуло и не рассыпалось. Мощный порыв ветра чуть не сбил их с ног. Артём шагнул на балкон, огороженный решёткой высотой в человеческий рост.

-         На вот, посмотри на них, - Павел протянул ему полевой бинокль и махнул рукой в нужном направлении.

        Артём приник к окулярам и долго бесцельно водил взглядом по приблизившемуся городу, пока Павел не навёл его силой на то место, о котором говорил.